Голгофа женщины - Страница 29

Ричард Герувиль».

Побледнев от ярости и нахмурив брови, Иван Федорович бросил письмо на стол и встал.

— Читайте и наслаждайтесь прекрасным результатом ваших интриг! Медузы! Змеиные языки! Вы сами наказали себя своей низкой завистью и злобой к моей жене. Мне лично все равно, так как у меня хватит, чем прожить, но я очень доволен, что вам так прижали хвосты. Распрощайтесь же с роскошной квартирой и поезжайте в Гатчино. Ходите теперь в театр в галерею пятого яруса, вместо того, чтобы красоваться в ложе Ричарда на первых представлениях опер и балета; тряситесь на извозчиках, вместо того, чтобы кататься в коляске! А! — он ударил кулаком по лбу. — Повторяю: я рад, очень рад, что Ричард так умно отомстил вам за ваши позорные поступки с ним. На мою же помощь не рассчитывайте! Это вы всегда восстанавливали меня против великодушного брата, выказывавшего мне столько дружбы, и поставили меня в ложное и недостойное положение перед ним!

Он вышел, громко хлопнув дверью, и, как ураган, сбежал с лестницы. Бешенство, положительно, душило его.

После ухода Ивана Федоровича бурная ссора завязалась между тремя дамами. Каждая обвиняла другую в случившемся несчастьи. Все сходились только в гневе на Ричарда, и на голову отсутствующего сыпались самые оскорбительные эпитеты.

Наконец, крики, нервные припадки и взаимная брань стихли, и обе пожилые дамы остались одни, так как Юлия, бесновавшаяся подобно фурии, оставила их и заперлась в своей комнате.

Антоновская, молча проплакав целый час, первая заговорила:

— Слушай, Клеопатра, — сказала она, вытирая свои покрасневшие и распухшие от слез глаза, — мне кажется, следует посмотреть эту дачу в Гатчино; может быть в ней и можно жить. В настоящее время, когда так дороги квартиры, лучше иметь даровое помещение. Раз, благодаря Юлии и ее злому языку, мы очутились в таком плохом положении, мы должны подумать о том, чтобы устроиться как можно лучше. Вдвоем мы получаем пенсии двести рублей в месяц; Ричард даст нам еще сто рублей в месяц; с этим мы можем жить и даже иметь в Петербурге пиед-а-тер-ре на тот случай, если мы приедем в театр или за покупками. Для Анастасии же можно будет взять гувернантку.

— Ты права, мать! Прежде всего нам нужно посмотреть эту конуру, о которой я до сегодня ничего не знала. Если физически возможно, мы там поселимся, — ответила Клеопатра Андреевна таким тоном, как будто она сделала особенную милость тем, что соглашалась поселиться на даче Ричарда.

Два дня спустя, обе пожилые дамы, так как Юлия наотрез отказалась сопровождать их, поехали в Гатчино.

Дача была вместительна, комфортабельно обставлена и окружена прекрасным садом, и они решили поселиться в ней.

Покончив с этим вопросом, обе дамы деятельно занялись переездом. Все ценные вещи, украшавшие комнаты, картины и бронза были увезены ими, хотя большая часть их принадлежала Ричарду. Управляющий допустил это, так как ему не было дано никаких специальных распоряжений на этот счет.

Юлия все время находилась в состоянии сильного раздражения. О Ричарде она говорила не иначе, как с пеной у рта, считая личным оскорблением выраженное им мнение, что она должна работать. И действительно, подобная перспектива была слишком сурова для этой праздной кокетки, которая только и делала, что читала романы, разъезжала по городу, посещала театры и собрания и наряжалась за чужой счет.

Однако через несколько дней, она, по-видимому, немного успокоилась и предалась какой-то лихорадочной деятельности, делая частые и таинственные поездки. Куда она ездила, что делала и что укладывала — этого никто не знал.

Накануне переезда в Гатчино, когда Клеопатра Андреевна и ее мать вернулись домой после прощальных визитов, они нашли комнату Юлии пустой. Все вещи исчезли. Горничная передала Марии Николаевне письмо и сообщила, что Юлия увезла на ломовом свои вещи и чемоданы, но куда — ей неизвестно.

В письме Юлия лаконически объявила, что не чувствует себя способной вести собачью жизнь кассирши или портнихи и что ей с ее красотой стоит только выбрать, чтобы прилично устроиться. Поэтому, она приняла любовь и покровительство одного пожилого человека, который обожает ее и тотчас же женился бы на ней, если бы этот негодяй Гольцман своим богатством не отнял у нее даже возможности получить развод.

«Анастасию я оставляю вам, — писала она дальше, — так как я еду заграницу. Ребенку нужна правильная жизнь, какой я не могу ему дать. Для меня она была бы только бременем; для вас же она будет развлечением. Так как вам нечего делать, то вы отлично можете заняться ее воспитанием».

Страшно расстроенные, дамы тотчас же послали за Иваном Федоровичем, который должен был еще находиться на службе. Тот приехал к ним по окончании своих занятий.

Когда мать стала просить его найти Юлию и образумить ее, Иван Федорович громко расхохотался.

— С моей стороны было бы напрасным трудом пытаться образумить ее, а вы обе слишком наивны, если думаете, что Юлия начинает жизнь приключений. Пожилой человек, который обожает ее — старый владелец водочного завода, с которым она уже давно путается без всякого стыда. Она ему, конечно, наставит рога, а он по-своему проучит ее. Итак, оставьте ее. Для Анастасии же положительно счастье, что ее достойная мамаша бросила ее. Возьмите для нее гувернантку-немку, строгую и суровую, и пусть она начинает серьезно учиться. Что же касается вас, то вам будет гораздо спокойнее жить без этой милейшей Юлии.

Обеим дамам ничего больше не оставалось, как удовольствоваться таким ответом. Они уехали в Гатчино, увозя с собою Анастасию, которая была совершенно поражена неожиданным отъездом матери.